Повседневная жизнь европейских студентов от Средневековья до эпохи Просвещения Глаголева Екатерина Владимировна

Ваганты

Студенческое стихотворчество. - Тропы. - Голиарды. - Сатирические пьесы. - «Суписты». - Carmina Burana. - Gaudeamus. - «Тунос»

Если уроки танцев или игры в мяч приходилось брать дополнительно, то пению учили в школе, причем основательно. Разумеется, это было церковное пение, но проказливые студенты быстро начали добавлять к гимнам куплеты собственного сочинения. В своих латинских виршах они использовали более естественную просодию (строение стиха), основанную на силовом ударении, освободив, таким образом, латынь от оков греческого ритма. Сначала эти куплеты по-прежнему исполняли на мотив григорианских песнопений, но впоследствии, воодушевленные успехом, «авторы-исполнители» стали менять не только слова, но и музыку. Так родился новый стиль, подвижный и едкий. Стихи были короткие, построенные на ассонансах, в них вплетались междометия и звукоподражания; такие произведения называли тропами.

Первые дошедшие до нас тропы относятся к XI веку. Студенты творили на латыни; им было трудно отойти от этого языка, который они слышали с утра до вечера и на котором были вынуждены общаться даже между собой, потому что иначе с трудом понимали бы друг друга: Европа являла собой лоскутное одеяло из королевств, княжеств, маркграфств, национальных областей, жители которых говорили на своих диалектах. Впрочем, окситанский язык, имевший распространение на юге Франции, был тогда более упорядоченным, чем северофранцузский лангдойль, поэтому одни из первых тропов были написаны на нем.

Гуго Орлеанский (около 1093–1160), писавший на латыни, был одним из самых известных поэтов своего времени, ему даже приписывали произведения других авторов. Поучившись в Орлеане, он стал учителем грамматики и бродил из города в город - Ле-Ман, Тур, Реймс, Бове, Санс, Париж, - предаваясь игре, пьянству и сочиняя острые сатиры. Сам себя он называл «архипоэтом».

Ему на смену пришел Филипп Готье из Шатильона (1135–1201), известный также как Готье из Роншена или Готье из Лилля: уже по прозвищам видно, что и он немало побродил по свету. На латыни он именовался Филиппус Галтерус, а в Англии был известен как Уолтер де Шатильон. Сочиненная им «Александрида» - длинная героическая поэма по мотивам исторических трудов Квинта Курция - была написана гекзаметром и посвящена архиепископу Реймса. Правда, в ней упоминаются события, связанные со Страстями Христовыми, словно они происходили в эпоху Александра Великого. Позднее Якоб ван Маарлант перевел эту поэму на голландский язык, а Ульрих фон Эшенбах - на немецкий в 1285 году.

Одним из первых произведений испанской литературы считается поэма неизвестного автора «Причина любви и спор между водой и вином, или Апрельская сиеста», относящаяся к началу XIII века. Главный герой, от лица которого ведется рассказ, - любвеобильный студент, побывавший в Германии, Франции и довольно долго живший в Ломбардии. Он влюбляется в девушку и пробуждает в ней ответное чувство - сначала заочно, посредством писем, из которых она понимает, что «он школяр, а не рыцарь, хорошо слагает стихи, читает и поет». В конце поэмы студенту является голубка, которая проливает воду из одного стакана в вино, налитое в другой, чем вызывает спор между двумя жидкостями. Казалось бы, какая связь между двумя этими частями? Самая прямая: спор между водой и вином - это спор между клириками (студентами) и рыцарями (военными), в том числе и за любовь прекрасных дам.

Песни, которые распевали школяры, быстро приняли фривольный, а порой и сатирический характер. Их авторы объединялись в ватаги бродячих учителей, «вечных студентов» и попов-расстриг - вагантов (от лат. clerici vagantes - странствующие клирики), и никакими распоряжениями епископов нельзя было заставить их замолчать.

К середине XV века мир школяров состоял из «стрижей» (студентов, не связанных ничем, кроме обязательств по отношению к учителю, а следовательно, совершенно безнадзорных); пансионеров, платящих за «педагогики» (когда учитель содержал на полном пансионе учеников, доверенных ему родителями); студентов, живших в коллегиях. Различные беспорядки, связанные с войнами, эпидемиями и прочими бедствиями, вынудили множество школяров забросить учебу, жить мелким воровством и бродяжничать. Эти ватаги, как писал один испанский автор начала XVII века, были «сборищем бродяг, радостью девиц, грозой трактирщиков, бичом хозяек и проклятием отцов». Но в конце Средневековья студенты уже не могли быть слишком вольными, им полагалось состоять в общине, прикрепиться к какой-либо коллегии, соблюдать дисциплину. С бродячими студентами обращались сурово, как с нищими.

Если клирик был уличен в бродяжничестве, ему обривали голову, чтобы уничтожить следы тонзуры, и лишали всех привилегий. Однако студенты из мирян, бросившие университет, таким унизительным мерам не подвергались. Но из городов их гнали, поэтому шумные компании бродили по полям и лесам, совершая набеги на поселки во Франции, Англии, Италии и Германии, где Лютер клеймил их за грубость и невежество. Непокорные, неукротимые, невоздержанные на язык и не признающие никаких моральных запретов, они становились бродячими певцами и комедиантами.

Однако в церковных документах XII–XIII веков не упоминается ни о каком епископе Голиасе, да и само это имя - лишь средневековый вариант библейского Голиафа. При этом пьесы, приписываемые «ученикам Голиаса» или ему самому, выдержаны в едином стиле и имеют общие черты; песни же были явно написаны человеком ученым, причем получившим образование в Париже. И те и другие направлены против Святого престола и Церкви и носят антипапистский характер. Между тем в начале XII века Парижский университет стал местом ожесточенных споров между Пьером Абеляром и святым Бернардом, «человеком папы». Последний сообщал о своем противнике в одном из писем папе Иннокентию II: «Вот выступает новый Голиаф со своим оруженосцем Арно из Брешии». Мы уже знаем, что Абеляр обладал талантом композитора и «автора слов» (его любовные песни, посвященные Элоизе, утрачены, но некоторые написанные им гимны сохранились до наших дней). Впоследствии память об Абеляре стерлась, зато слово «голиард» осталось, и голиардам придумали наставника - некоего «епископа Голиаса». Вот только его «духовные сыновья» были уже не дерзкими фрондерами, посягнувшими на авторитет папы, а просто бродягами, шутами, зарабатывавшими на кусок хлеба тем, что развлекали посетителей кабаков сальными историями, незаконно совершали церковные обряды или обучали желающих грамоте. Впрочем, в 1229 году голиарды принимали активное участие в волнениях, вспыхнувших в Парижском университете из-за происков ректора собора Парижской Богоматери и папского легата.

Голиарды пародировали церковные ритуалы, сводя их к какому-то шутовству. Например, в Сен-Реми они как-то отправились к мессе друг за другом, причем каждый волочил по земле селедку на веревочке, и нужно было наступить на селедку впереди идущего, не позволив при этом наступить на свою собственную. «Священники и клирики… пляшут на клиросе, нарядившись женщинами… и распевают непотребные песни, - говорится в одном донесении, составленном Парижским университетом. - Они едят кровяную колбасу прямо в алтаре, во время мессы. Играют в кости на алтаре. Кадят вонючим дымом от подошв старых башмаков. Бегают и скачут по всей церкви, не краснея от стыда. Наконец, возят по городу старые повозки и тележки-балаганы и вызывают взрывы хохота своих приспешников и прохожих на нечестивых представлениях, полных бесстыдных жестов и грубых, богопротивных слов».

Для своих светских сатирических пьес голиарды выбирали религиозные сюжеты, перевирая тексты католической литургии. Термины схоластической философии также часто использовались в их стихах - то ли из желания высмеять ее, то ли потому, что эти слова уже навязли в зубах и от них не так-то легко было отделаться.

В 1227 году Трирский собор наложил запрет на участие голиардов в богослужениях, а в 1300-м Кёльнский собор запретил им проповедовать и торговать индульгенциями; кроме того, их полностью лишили привилегий духовенства. К концу XIII века во Франции голиардов практически не осталось, но в Германии они просуществовали до конца XV столетия. Благочестивый немецкий поэт Гуго фон Тримберг (1240–1313) особую главу своей дидактической и бытописательной поэмы «Гонщик» («Der Renner») посвятил «разбойникам» и прочим «вагантам», а в Англии о них неодобрительно отзывался «отец английской поэзии» Джеффри Чосер (1343–1400).

В начале XIV века в Саламанке бедные, но музыкально одаренные студенты образовывали свои «группы» и зарабатывали серенадами себе на похлебку, поэтому их называли «супистами» («sopistas») - от слова «суп» («sopa»). Их инструментами были упоминающиеся в «Книге о доброй любви» Хуана Руиса (около 1283 - около 1350) бандуррия, лютня, гитара и тамбурин, а репертуар состоял из народных песен.

В более позднее время распространились представления, будто ваганты или голиарды (существует и множество других названий) составляли некое закрытое общество, братство с ответвлениями в разных странах. Это не более чем миф, хотя, разумеется, нет дыма без огня.

В XIII веке в Баварии получило известность «братство» «Benedikt beuern», члены которого сочиняли сатиры против Римской курии и скабрезные песни на латыни, немецком и французском языках, впоследствии (1225–1250) объединенные в сборник «Кармина Бурана» («Carmina Burana»), В общей сложности он состоит из 315 песен: «Carmina ecclesiastica» (религиозные песни), «Carmina moralia et satirica» (песни на темы морали и сатирические), «Carmina amatoria» (любовные песни), «Carmina potoria» (застольные песни), «Ludi» (забавы) и пр. Музыка к ним была записана невмами.

По счастью, не все авторы песен, вошедших в этот сборник, остались неизвестными, ведь среди них были выдающиеся люди. Например, Пьер из Блуа (около 1135 - около 1203), изучавший право и богословие в парижской соборной школе и именно в период ученичества создавший несколько текстов на латыни, включенных в «Кармина Бурана». В 1167 году он стал наставником короля Сицилии Вильгельма II Доброго (1166–1189), чье царствование осталось в памяти сицилийцев как «золотой век». Примерно в 1173 году Пьер перебрался в Англию и поступил в секретари к королю Генриху II и канцлеру Томасу Бекету. Около 1182 года он был назначен архидьяконом в Бат, где провел 26 лет, а впоследствии служил вдове Генриха Алиенор (Элеоноре) Аквитанской.

Около восьмидесяти песен, вошедших во все разделы «Кармина Бурана», сочинены французом, оставшимся в истории под именем Филипп Канцлер (1165–1236). Как видно из его прозвища, он был ректором собора Парижской Богоматери и канцлером университета, заведуя религиозной стороной обучения. Первое время он боролся с независимостью магистров и школяров от духовенства, но после университетской забастовки 1229 года принял сторону студентов. Филипп был человек большой учености: эллинист, арабист, философ, он писал стихи на латыни и на французском и сам сочинял к ним музыку.

А в конце того же столетия появилась песня, с некоторыми изменениями дошедшая до наших дней и известная теперь практически каждому. Она была основана на латинской рукописи болонского епископа Страды 1287 года, но пели ее в ритме сарабанды. Со временем эта песня обросла новыми куплетами и к ней, наконец, добавились слова, которые сейчас узнает любой человек, даже не знакомый с латынью: «Gaudeamus Igitur» («Возрадуемся»). Но современную торжественную мелодию на эти слова написал в 1717 году Иоганн Кристиан Грюнхаус.

В рукописном песеннике, составленном между 1723 и 1750 годами и хранящемся в библиотеке Марбурга, содержится вторая по старшинству латинская версия «Гаудеамуса», также сильно отличающаяся от нынешней. Автор же современного варианта известен абсолютно точно: Христиан Вильгельм Киндлебен, немецкий богослов (1748–1785), опубликовавший в 1781 году в Галле сборник «Студенческие песни» («Studentenlieder»), куда вошел и «Гаудеамус», снабженный немецким переводом. Киндлебен сам признался, что значительно переработал исходный латинский текст, однако именно его вариант превратился в настоящий студенческий гимн.

Колесо фортуны. Миниатюра рукописного сборника поэзии голиардов «Кармина Бурана». Начало XIII в.

В XVII веке «супистов» стали называть «тунос». Считается, что это название восходит к прозвищу «король Туниса», которое получал главарь нищих со «Двора чудес» в Париже, красочно описанного Виктором Гюго в «Соборе Парижской Богоматери». В среде испанских и португальских студентов стало особым шиком одеваться по моде «тунос»: куртка в обтяжку поверх белой рубашки с широким воротом, широкие пышные штаны, доходящие до середины икр, чулки и башмаки или сапоги, длинный плащ, украшенный лентами - знаками амурных побед (лента, подаренная девушкой, считалась залогом любви). Но главный признак «туно» - яркая широкая лента «бека» («beca»), которую носят на груди. Ее выдают лишь тому, кого приняли в Общество, на ней вышит герб университета, а ее цвет соответствует факультету.

В отличие от испанцев, португальцы одевались более скромно: черные штаны, куртка, плащ и башмаки, белая рубашка. Только в Альгарве предпочитали синий цвет - в память о Генрихе Мореплавателе.

«Тунос» носили треуголки; за отворот каждой была заложена деревянная ложка: будет чем хлебать суп во время странствий, ведь наследники вагантов просто обязаны путешествовать.

Романтизированный образ такого школяра - перекати-поле - можно увидеть на рисунках художников более поздних эпох, например Гюстава Доре (1832–1883): вот он идет вместе с погонщиками мулов по большой дороге, в черном плаще, дырявом и латаном, но держится молодцевато, виртуозно играет на гитаре и баскском барабане, поет серенады под балконами - пылкий, бедный и голодный. Начиная с XIX века общества «тунос» регулярно проводят свои фестивали в разных странах Европы.

Ныне в вагантах видят некий далекий идеал, архетип средневекового студента. В Италии в 2002 году существовало около восьмидесяти студенческих ассоциаций под именем «Голиардия», похожих по своей структуре на рыцарский орден, хотя вместо владения мечом в них ценится искусство диалектики. Некоторые из членов этого общества впоследствии перебрались в США, основав там в 2010 году первый Голиардический орден.

Вага́нты (от лат. vagantes - бродячие), создатели латиноязычной поэзии, расцвет которой приходится на западноевропейское «высокое» Средневековье (конец 11 - начало 13 вв.), когда в находящихся на подъеме средневековых городах множатся школы, возникают первые университеты и складывается первая в истории Европы ситуация избытка образованных людей. Ваганты - клирики, не имевшие постоянного прихода и скитавшиеся от одного епископского подворья к другому, школяры и студенты, странствовавшие из города в город в поисках знаний и лучших учителей, беглые монахи: их объединяет причастность к латиноязычной культуре и существование «на обочине» общества. Самоназвание вагантов - голиарды (goliard, возможный перевод «обжоры», «винопийцы»; от лат. gula - глотка, произвольно возводили к имени их мифического прародителя - стихотворца-обжоры верзилы Голиарда, отождествлявшегося с Голиафом вследствие созвучия двух имен).

Поэзия вагантов - органичная часть средневековой клерикальной литературы и культуры. Вместе с тем, она тесно связана со средневековой народной смеховой культурой, наивысшим проявлением которой были карнавальные празднества. Подобно карнавалу, поэзия вагантов творит рядом с миром жестокой повседневности, всеобщей регламентации и аскезы особый «второй» смеховой мир, являющийся вывороченным наизнанку кривозеркальным подобием первого (ср. концепцию М. М. Бахтина). В стихотворениях вагантов (например, в «Чине голиардском») само их братство описывается как своеобразный «орден», живущий по уставу, пародирующему уставы традиционной монастырской жизни.

Размеры и строфика духовных песнопений используются вагантами для восхваления беззаботной распутной жизни, веселого времяпрепровождения в кабаке за игрой в карты и в кости, для воспевания достоинств и прелестей возлюбленных - девиц легкого поведения, для обличения жадности и лицемерия высокопоставленных церковников. Высмеивая эти и другие пороки отдельных церковников и даже клира в целом (разврат, симонию , невежество, злобу), ваганты, в конечном счете, стремятся к очищению мира от греха. Подобно карнавалу, поэзия вагантов нацелена не на разрушение, а на конечное утверждение существующего мироустройства и христианской этики.

Помимо церковной поэтической традиции истоками лирики вагантов являются вновь открытая в 11-12 вв. римская поэзия, прежде всего, лирика «певца любви» Овидия (т. н. «овидианское возрождение») и народная обрядовая поэзия (отсюда - распространенность в поэзии вагантов «весенних песен», жанра прения). Особое место в поэтическом наследии вагантов занимают «попрошайни» - стихотворения, в которых поэты, грозя разоблачением, выпрашивают блага у сильных мира.

Вагантская поэзия сохранилась в рукописных сборниках 13-14 вв. Среди них самый объемный (содержит около 250 произведений) - «Кармина Бурана» (Carmina Burana), рукопись которого была обнаружена в 1803 в одном из монастырей возле южнонемецкого города Берена (в лат. огласовке Беурана). Большая часть вагантской лирики анонимна. Установлены имена нескольких поэтов-вагантов. Самые значительные из них: парижский школяр Гугон, по прозванию «Примас Орлеанский» (ок. 1093-ок. 1160), автор знаменитого стихотворения о рваном плаще, пожертвованном ему жадным прелатом, Архипиита Кельнский (творил в 1160-е гг.), автор одного из известнейших вагантстких творений - «Исповеди» (Архипиита - рыцарь по присхождению, ставший клириком из любви к наукам и придворным поэтом

Первые образцы лирической и публицистической поэзии появились в 12 веке на латинском языке.

Создателями этой своеобразной поэзии были деклассированные, большей частью бродячие клирики, оторвавшиеся от духовной среды в которой они были воспитаны, и проникшиеся вольным бунтарским духом городской бедноты.

С 12 века во Франции, Италии, Германии, Англии это течение значительно усилилось в связи с ростом школ и университетов, с увеличением числа школяров-латинистов. Эти школяры, в большинстве своем бедняки, во время вакаций скитались по стране, живя подачками, которые они получали за исполнение своих латинских песен. С 12 века они называют себя вагантами или голиардами. Второе название они сами в насмешку производили от имени библейского великана-язычника Голиафа.

Творчество вагантов по своему характеру близко к народной поэзии, из которой оно черпает очень многие мотивы и образы, но вследствие образованности авторов в нем заметно и сильное влияние древнеримской поэзии. У вагантов нередко встречаются имена языческих богов, приемы описаний, заимствованные у Вергилия, понимание любви, целиком взятое у Овидия.

Поэзия вагантов состоит главным образом из сатирических песен и воспевания радостей жизни. Ваганты беспощадно клеймят лицемерие, обман, жадность и т.д. Они обличают порочность и корыстолюбие епископов, богатых прелатов, а также тунеядство и лицемерие монахов. Всему этому ваганты противопоставляют беспечное веселье, упоение радостями жизни, культ Бахуса и Венеры. Любовь в песнях вагантов имеет всегда откровенно чувственный характер. Предметом ее почти никогда не является замужняя женщина; обычно это девушка, иногда также куртизанка.

Таверна, игра в кости, любовь к красотке, песни, шутки, вино – вот идеал жизни ваганта. Ничто так ему не отвратительно, как скупость, серьезность, аскетическое настроение. Поэзия вагантов нашла известное отражение в мировой литературе. Цитированное стихотворение было обработано на немецком языке Бюргером и подсказало Гете его «Застольную песню».

В свое время поэзия оказала влияние на лирику трубадуров и миннезингеров. В середине 13 века духовные и светские власти начинают принимать суровые меры против «бесчинств» бродячих клириков, поэзия которых в 14 веке окончательно замирает.

1) Кто такие ваганты.

Время существования – XII-XIII вв. Вагант – это безместное духовное лицо, слоняющееся по дорогам Европы. Собственно, название их и происходит от латинского глагола vagari – бродяжничать. Вагантов называли еще и голиардами.

Как поэзия вагантов, так и это их название имеет два истока – народный и книжный. В романских языках было слово gula, “глотка”, от него могло происходить слово guliart – “обжора”. А еще это название ассоциировалось с именем имя библейского великана Голиафа, которое в средние века было ругательством. Произошла контаминация значений, а так как вагантов не везде и не все любили, то слово голиард стало ругательным синонимом к слову вагант и быстро распространилось по всей романоязычной Европе.

Судить о национальности вагантов трудно, но вообще-то они были во многих странах Европы – назовете Германию, Англию, Францию, Италию и Испанию, не ошибетесь (короче, везде, где были университеты: они там учились сначала, а потом шли бродяжничать, не получив места, потому что в Европе в то время было перенасыщение грамотными людьми).

Имен вагантов тоже мало известно, потому что они не стремились к личному авторству, хотя авторское самосознание уже сложилось. Но некоторых вычислить удалось – это Примас Гугон Орлеанский, Архипиита Кельнский и Вальтер Шатильонский (я о них расскажу отдельно, потому что не знаю, в какой пункт они входят). Почему они писали анонимно? В отношении авторства латинская вагантская поэзия являет собой контраст со своей сверстницей – провасальской поэзией трубадуров, в которой стихи прочно закреплены за именами авторов (а вот и врете, батенька – Н.К.), и вокруг этих имен слагаются легенды. Поэзия трубадуров аристократична, каждый певец гордится своим именем и своим местом если не среди других дворян, то среди других певцов, расстояние между собой и своим коллегой-соперником чувствует очень остро и старается на каждое стихотворение ставить свою творческую печать. Поэзия вагантов, наоборот, плебейская. Духовного аристократизма в ней очень много, но социального аристократизма и индивидуализма в ней нет: все ваганты, во-первых, духовные лица, памятующие, что все смертные равны перед Богом, во-вторых, бедные люди, гораздо лучше чувствующие общность своего школярского положения и образования, чем разницу своих личных вкусов и заслуг.

2) Традиционный характер их поэзии.

3) Основные повторяющиеся темы, сюжетные ситуации и образы. Объединяю эти два вопроса, потому что не знаю, как их разделить.

Два корня вагантской поэзии – один в античности, другой в христианстве. Основные темы – прославление вина и плотской любви и сатирическое обличение духовенства.

Источники для обличительной темы – ветхозаветные пророки и Ювенал с другими римскими сатириками, для любовной темы – Овидий и “Песнь песней”.

Что касается первой темы – то это не больше как дань литературной традиции: даже если вагант не пил, то стихи в честь Бахуса он писал. Ну и любовь тоже прославлял, отдавая долг традиции.

Вторая тема – тоже традиционна (см. ниже) Темы и образы – оттуда же, из Библии и античных поэтов. Причем, как пишет Гаспаров, у стихотворцев “полуобразованных” преобладают первые, у образованных – вторые. Стихи вагантов обращены не к простонародной, а к просвещенной публике, способной оценить их изыски.

Если любовные песни вагантов переложить в дистихи – получится близкое подражание Овидию.

Многие обличительно-сатирические стихотворения вагантов, если их пересказать прозой, окажутся обычной вариацией средневековой проповеди на тему порчи нравов, уснащенной реминисценциями из античных сатириков (Горация, Ювенала, Персия). Но через традицию в обличении духовенства отражалось реальное положение вещей.

надо сказать, что любовная и вакхическая темы вагантов никогда не смешиваются, потому что они восходят к разным литературным традициям.

Еще была традиция народной поэзии, которая выражалась в произведениях о том, что “весна пробуждает любовь”. Все эти весенние песни, майские хороводы характерны для любого фольклора (в европейских странах, имеется в виду, где заметно, когда кончается зима и начинается весна).

Ваганты, как достойные дети своего века, эту традицию переняли и соорудили на ее основе произведение с такой структурой: описание природы (из стандартных деталей), потом появляется пастушка, потом ее стандартное описание (в котором соединяются традиция религиозной поэзии и овидиевская традиция), потом мольбы клирика к пастушке. Заканчивается все сами понимаете чем – эротическими сценами.

Другие темы: религиозные (разные гимны святым, “Прение человека со смертью”, драма “Действо о страстях господних”), политические (призыв к крестовому походу, плач о Ричарде Львиное Сердце), на сюжеты народных сказок, античные сюжеты.

Вагантские пародии.

Пародия в культуре средневековья играла очень большую роль. Любая тема, любой сюжет имели пародию. Но пародирование вело не к дискредитации пародируемых объектов, а к комическому удвоению мира.

Ваганты пародировали все – начиная с себя и заканчивая Евангелиями и богослужениями (“Всепьянейшая литургия”).

Примас Орлеанский (1130-е-40-е гг.). Самые приземленные и самые индивидуальные стихи. Пишет о подарках, которые он выпрашивает, или о невзгодах, которые подстерегают его на каждом шагу. Единственный из вагантов, который изображает свою возлюбленную не условной красавицей, а городской блудницей.

Архипиита Кельнский (60-е гг.). Крут и мелко порублен, поэтому и прозвище Архипиита – “поэт поэтов”. Легкие и блестящие стихи. Примас всегда нацелен на конкретную хвалу или хулу, А., наоборот, охотно все обобщает, но потом все равно все сводит к самой конкретной попрошайне. Попрошайничает много, но принимает подаяние как нечто заслуженное. Куча реминисценций из Библии и античных поэтов. Наиб. известное стихотворение – “Исповедь”. Вальтер Шатильонский – 70-80-е гг. У него была самая упорядоченная жизнь, он почти не скитался, всегда было какое-то теплое место. Наиболее образованный, поэтому реминисценций еще больше. Попрошайных стихотворений почти нет, зато есть сатирические, где он обличает духовенство. Главный предмет его обличения – богатые прелаты, симония (торговля церковными должностями) и непотизм (раздача тех же должностей по родству).

17) Основные жанры средневековой городской литературы. Фаблио: "Роман о Лисе", "Роман о розе".

Новыми общественными отношениями определяется радикальный переворот в литературе, происходящий в 13 в.

Поднимается новая, городская литература. Ее поэтика, противоположная поэтике куртуазно-рыцарской поэзии, характеризуется торжеством здравого смысла и трезвой рассудительности, склонностью к изображению обыденной жизни, гротескной игре красок и образов. Ее основу образует народное творчество.

Самые яркие сюжеты и образы городской литературы восходят к фольклору. Городская литература также осваивает целый ряд жанров рыцарской поэзии, существенно их видоизменяя.

Возникают публицистическая, сатирическая и шуточная лирика, краткие стихотворные рассказы бытового содержания, большие сатирические и аллегорические романы, богатая и разнообразная дидактическая литература. Изменяется и стиль. В противоположность изысканности и изяществу рыцарской поэзии стиль здесь максимально приближается к бытовой речи и в языке появляется множество слов и выражений ремесленного, народного, даже жаргонного происхождения.

Одним из излюбленных жанров городской литературы являются во Франции фаблио – небольшие стихотворные рассказы о забавных и нелепых происшествиях из обыденной жизни, которые должные вызывать смех.

Их можно разделить на 3 группы:

1. Лишенные социальной мысли и сатирического содержания, их цель – грубоватый смех, доставляющий отдых и развлечения.

2. Фаблио с более развитыми сюжетами, в которых смех имеет уже определенную социальную направленность («Крестьянин-лекарь», «Кречет»).

3. Разоблачающая определенные пороки, свойственные разным сословиям («Завещание осла»).

В центре внимания фаблио – горожане, те их типические черты, которые были порождены зарождающимися товарно-денежными отношениями. Сюжеты фаблио близки сказкам, новеллам, назидательным рассказам других народов различных стран и эпох. Народное происхождение фаблио отчетливо проявляется в той правдивости и свободе, с какими разоблачаются притеснители и хищники всякого рода. В ряде других фаблио короли и епископы вынуждены бывают склониться перед народной силой и народной мудростью.

В Германии жанром, аналогичным фаблио и сформировавшимся не без их влияния, являются шванки.

Фаблио оказали значительное влияние на последующую французскую литературу (Боккаччо, Рабле, Мольер, др.).

«Роман о Лисе» - памятник городской литературы, черты сатиры в нем

«Роман о Лисе» - крупнейший памятник французской городской литературы.

Это эпопея о животных, изображающая проделки хитрого Лиса – Ренара, от которых страдают все остальные звери – волк Изенгрим, медведь Брен, кот Тибер, петух Шантеклер и т.д., не исключая самого царя зверей – льва Нобля. Это огромная циклическая поэма, состоящая из 30 частей, слагалась с конца 12 до середины 13 столетия, в ее создании принимали участие не менее 10 авторов.

Прямым источником «Романа о Лисе» послужили сказки о животных, зародившиеся еще в эпоху доклассового общества и тотемических представлений. К фольклорному источнику присоединился книжный – средневековые обработки греческих и римских басен.

Основная тема романа – борьба хитрого Ренара с грубым и тупым Изенгримом. Ренар обкрадывает своего противника, подводит его под палочные удары, душит курицу, сестру петуха Шантеклера и т.д. Ренара требуют к ответу. Он прячется в своем замке, который осаждают его противники. В конце концов замок Ренара взят, но среди общей суматохи ему удается бежать. Несколько раз в романе повторяется мотив суда над Ренаром.

В «Романе о Лисе» необходимо разграничить сатиру и юмор. При своем возникновении роман не преследовал сатирических целей. Но приблизительно с середины романа социально-сатирический элемент выступает все более отчетливо.

Направленность сатиры определяется характерами и ролью главных персонажей романа: осел – придворный проповедник, петух – барабанщик королевской армии, медведь – крупный феодал, волк - рыцарь, куры, зайцы, улитки – простой люд. Наиболее сложна фигура самого Ренара. Первоначально Ренар, без сомнения, рыцарь, грабитель и насильник. Затем к его облику присоединились черты, характерные для горожанина: деловитость, изворотливость, практицизм поведения. В столкновениях Ренара с феодалами симпатии рассказчика на его стороне, но тот же самый Ренар обличается как низкий хищник в тех случаях, когда он грабит и душит бедняков.

К середине 13 в. основная часть «Романа о Лисе» была закончена. Однако еще долго во Франции продолжали появляться новые дополнения и вариации на эту тему.

«Роман о Розе», его темы, идеи, своеобразие двух его частей

«Роман о Розе» - крупное произведение французской городской литературы.

Первая часть романа, которую успел написать в 30-х гг. 13 в. Гильом де Лоррис, выдержана в куртуазных тонах. 40 лет спустя труд Гильома продолжил и закончил Жан де Мен, но уже в противоположном духе.

Первая часть представляет собой историю возвышенной любви. Когда поэту было 20 лет, ему приснилось, что он попал в сад и увидел там необычайной красоты розу. Он страстно влюбился в Розу, которую он мечтает сорвать. Ему берется помочь в этом деле Привет, но против них выступают Отказ, Злоязычие, Стыд, Страх. Привет призывает новых союзников – Великодушие и Сострадание. Но и Злоязычие пополняет ряды своей армии Завистью, Унынием и т.д. Происходит ряд стычек, в результате которых нападающие разбиты. Привет заключен в башню под надзором злой старухи, и юноша приходит в полное отчаяние.

Форма видения и аллегоризм образов подчеркнуты автором из религиозной поэзии. Главными источниками и образами послужили ему Овидий, трактат Андрея Капеллана и романы Кретьена де Труа.

Вторая часть. Разум безуспешно убеждает юношу отказаться от любви. Появляется Друг, дающий Юноше добрые советы. Не приводят к цели также наставления Природы. В дело вмешивается сам Амур: враги повержены, Юноша срывается Розу и просыпается.

Во второй части главную ценность представляют длинные вставные рассуждения, вложенные в уста Разума и Природы и имеющие характер самостоятельных дидактических поэм. Они образуют энциклопедию свободомыслия. Поэт смеется над утонченной любовью, разоблачая истинные побуждения женщин, которые больше всего стремятся к выгоде. Он рассуждает о собственности, власти, браке, ревности и т.д. Автор считает, что люди по природе равны между собой. Природа и Разум – основные принципы всего и высший критерий человеческих суждений. Жан де Мен нападает на всякого рода глупость и насилие, питает ненависть к монахам. Он использовал произведения античных авторов: в натурфилософии следует Аристотелю, в моральной философии – Платону.

Своим учением о суверенитете природы он предвосхищает идеи Рабле.

18) Книги Ветхого и Нового Заветов.

Становление христианской литературы было для культуры Средиземноморья первых веков нашей эры важнейшим сдвигом, и притом не только идеологического, но и историко-литературного порядка. Германское завоевание на первых порах уничтожило из античного наследия практически все, но почти сразу же началось обирание остатков разрушенного как образцов и материала для создания новой культуры. Латынь была принята как язык государственных актов и высшей администрации. На начальное развитие средневековой литературы оказала большое влияние католическая церковь- целых ряд весьма популярных жанров- религиозные гимны, духовные стихи, жития святых, парафразы библии и т. п. - церковного происхождения.

Христианская легенда ввела в обиход средневековой поэзии огромный международных фонд всякого рода сказаний и мотивов новеллистического характера. Не менее значительно то общее влияние религиозного мышления, которое проявлялось в жанрах, по своему характеру вовсе не религиозных, например религиозные мотивы в героическом эпосе или мистическая концепция любви в некоторых формах рыцарской лирики. И др.

Именно столь значительными переменами и вызван расцвет литературы и искусства в эпоху Возрождения.

На характер и поэтику средневековой литературы оказали влияние сразу несколько факторов. Во-первых, она впитала некоторые формы и сюжеты устного народного творчества. Во-вторых, вобрала в себя традиции античной культуры и литературы, особенно здесь следует отметить творчество Овидия и Вергилия. Наконец, на средневековую литературу оказало мощное влияние христианство, его религиозная система, пронизывавшая все стороны человеческой жизни. Многие жанры средневековой литературы: религиозные гимны, духовные стихи, перифразы Библии - религиозного происхождения.

Христианская литература самым своим возникновением она разрушила эту грань, разомкнув замкнутый круг античной литературы и принудив ее к восприятию новых влияний. Победа новой веры, а следовательно, и новой литературной линии по необходимости должна была в корне перестроить не только идейный, но и формальный строй грекоязычной и латиноязычной словесности. От литературы первых десятилетий христианства (вторая половина I - начало II в.) до нас дошел прежде всего так называемый Новый Завет - комплекс религиозных сочинений, выбранных из множества им подобных, как наиболее адекватное выражение новой веры. В канон Нового Завета входит 27 сочинений: четыре Евангелия, примыкающие к ним «Деяния апостолов», двадцать одно послание (поучения в эпистолярной форме), из которых 14 приписываются традицией апостолу Павлу, а остальные - апостолам Петру (2), Иоанну (3), Иакову и Иуде (по одному), и наконец «Откровение Иоанна Богослова», или «Апокалипсис».

Деяния апостолов, пятая книга Нового Завета, представляет собой исторический рассказ о подвижничестве последователей Христа, распространявших христианскую веру, и о росте и усилении древней церкви. Сочинения эпистолярного жанра представлены в Новом Завете особенно широко: в него входят 13 посланий апостола Павла, 9 из которых адресованы различным церквам, а еще 4 – трем частным лицам, а также анонимное Послание к Евреям (приписанное в Вульгате апостолу Павлу) и семь т. н. соборных посланий, одно из которых приписывается Иакову, два – Петру, три – Иоанну и одно – Иуде (не Искариоту). Последняя книга, завершающая Новый Завет (Откровение Иоанна Богослова), принадлежит к жанру апокалиптической литературы: ее предметом является «откровение» (греч. apocalypsis), возвещающее о грядущих событиях, которым предстоит совершиться на земле и на небесах. Все эти книги располагаются в Новом Завете в соответствии с естественной смысловой последовательностью: сначала приводится рассказ о Христе и принесенной им Благой вести, затем излагается история распространения этой вести древней церковью, далее следуют разъяснения и практические выводы, а завершается все рассказом о конечной цели божественного домостроительства.

Язык, на котором написаны все 27 книг Нового Завета, – койне, общегреческий язык той эпохи. Эта форма греческого языка, хотя и лишенная утонченной изысканности классического греческого языка 5–4 вв. до н. э., была знакома почти всему населению Римской империи, к которому обращались первые христианские миссионеры с проповедью Евангелия. Наиболее литературным языком – с точки зрения синтаксического строя и используемой лексики – написаны Послание к Евреям и две книги, принадлежащих Луке – Евангелие от Луки и Деяния апостолов. К числу книг, наиболее сильно отклоняющихся от стандартов аттического диалекта и приближающихся к разговорному греческому языку, относятся Евангелие от Марка и Книга Откровения. Кроме того, поскольку все авторы, представленные в Новом Завете, до того, как стать христианами, были либо евреями, либо обращенными в иудаизм язычниками, вполне естественно, что на их греческий койне накладывало свой отпечаток знакомство с Септуагинтой, греческим переводом еврейской Библии.

В НЗ новое понимание греха: он уже не материален (как в ВЗ), теперь это и духовное явление. В НЗ- освобождение от формализма. Самое старое евангелие - от марка(самое краткое), следующее- от матфея (родословная иисуса). Евангелие от луки- самое идиллистическое- детство Иисуса, его окружение. Евангелие от иоанна- самое сложное по языку, насыщенно символами (символический образ иисуса), описание чудес иисуса, кот. Не было в др евангелиях. В 4 в- библия переведена на латынь

19) Рыцарский роман. "Ивейн, или Рыцарь со львом" Кретьена де Труа или "Парцифаль" Вольфрама фон Эшенбаха (один из двух, на выбор).

три типа: на античные, на бретонские сюжеты и византийский роман

1. История развития - раньше всего появились во Франции. Сначала – обработки произведений античной литературы (брали любовную историю, приключения, мифологию убирали)

«Роман об Александре Македонском» – «предроман»: любовной темы нет, но показан верх земного величия и власть судьбы над ним > «александрийский стих»: парные рифмованные 12-тисложные стихи с цензурой после 6-го слога (в отличие от других р.р.)

«Роман об Энее» XII - с «Энеиды» – на первом месте 2 любовных эпизода: Дидона-Эней (разработан Вергилием) и Эней-Лавиния (1600 стихов)

«Роман о Трое» Бенуа де Сент-Мор - гигантский (30 тыс. стихов) – не по Гомеру, а по подложной лат. троянской хронике > носители высшей доблести - троянцы

2. Из кельтских народных сказаний, насыщенных эротикой (>как отступление от норм) и фантастикой (>сверхъестественное). Дошли через УТ и через легендарные хроники

Артуровские романы: Гальфрид Монмутский «История королей Британии» XII – лат. хроника – псевдоисторическая рамка. Про круглый стол придумали переводчики на европ. языки > «романы Круглого стола». Двор короля Артура представлялся как средоточие идеального рыцарства. Создан фантастический мир с волшебными источниками, феями, великанами, прекрасными девушками в беде, ожидающих помощи рыцаря бретонские повести:

Бретонские лэ

Группа романов о Тристане и Изольде

Романы Крестьена де Труа

Собственно артуровские романы

Цикл романов о св. Граале

3. Мария Французская – англо-нормандская поэтесса – сборник из 12 лэ ~1180 (стихотворных новелл любовного и фантастического содержания). Сюжеты из бретонских песен она переносит во французскую действительность. Оболочка рыцарского содержания прикрывает общечеловеческое содержание: насилие над естественным чувством. Любовь для неё – не служение даме и не бурная роковая страсть, а природное влечение друг к другу сердец.

5. византийские романы

Развились немного позже остальных

Это романы превратностей, приключений, сюжеты построены на мотивах из византийского романа: кораблекрушения, похищения пиратами, узнавания, насильственная разлука и счастливая встреча любящих

Во Францию эти темы попадали через УТ, крестоносцами из южной Италии, редко из книг

Характерно приближение к обыденной жизни

Типичны «идиллические» романы, с одним и тем же сюжетом (2 ребенка росли вместе)

5. пародии на рыцарские романы

«Окассен и Николет» - песня-сказка нXIII. Форма чередования стихов и прозы. Насмешка над феодальными и рыцарскими принципами. Флуар не похож на рыцаря.

«Мул без узды» Пайен де Мезьер – шуточный монтаж из эпизодов и мотивов Кретьена.

2. особенности, отличия от эпоса:

Тема любви в возвышенном смысле

Фантастика = сверхъестественное (сказочное, не христианское) + необычайное, исключительное, приподнимающее героя над обыденностью

Все это в форме авантюр (приключений)

Подвиги совершаются во имя личной славы

Рыцарство мыслится как учреждение вне места и времени > все эпохи изображаются равными современности

Монологи, в которых анализируются душевные переживания

Живые диалоги

Изображение внешности персонажей

Подробное описание обстановки

Жизнь университета была богата пышными церемониями, торжественными диспутами между учеными мужами, красочными процессиями по праздничным дням.
Шумные пирушки буйных ватаг школяров тоже были характерной чертой средневековых университетов. Среди студентов, особенно на старших факультетах, хватало солидных самостоятельных людей. Но большинство «артистов» - это молодежь, к тому же далеко не всегда хорошо обеспеченная. Многие из них, как могли, подрабатывали, но чаще всего выпрашивали милостыню, а то и грабили по ночам мирных обывателей. Случались кровавые стычки между студентами и горожанами. Поводом одной из самых серьезных послужило то, что школяры «нашли вино в трактире превосходным, но счет, предъявленный им за выпитое вино, слишком высоким».
Как правило, все школяры - и драчуны, и тихони - очень любили свой университет, который называли «ласковой матерью» (по-латыни - «альма матер»). До сих пор студенты всего мира поют свой гимн, сложенный средневековыми школярами. Он начинается со слов: «Так давайте радоваться!» (по-латыни - «Гаудеамус игитур!»).
Многие школяры переходили из города в город, чтобы слушать лекции разных знаменитостей. Жажда знаний гнала их из Сала-манки в Париж, из Парижа в Неаполь, из Неаполя в Оксфорд... С парой книг и краюхой хлеба в котомке они брели по дорогам Европы. Таких студентов-странников называли ваганты (по-латыни - «бродящие»). Кто-то из вагантов добивался в конце концов высших ученых званий, но сколько было среди них неудачников, так никогда и не ставших даже бакалаврами!
Многие из полузнаек-вагантов оказались прекрасными поэтами. До нас дошло немало студенческих песенок и стишков тех времен, когда на парижской кафедре читая лекции Фома Аквинский. Среди этих произведений есть и лирика, и злая сатира, и даже не вполне приличные вирши. Но в остроумии и одаренности их авторам, часто безымянным, отказать нельзя. Вопросы
1. Опишите последовательно, что учил и какие экзамены сдавал студент парижского универитета, ставший в конце концов доктором богословия.
2. Почему наличие университета считалось большой честью для города и было к тому же ему выгодно (ведь порой приходилось терпеть буйство школяров)?
3. Как в наши дни чаще всего объясняют значение слова «университет»? Можно ли это объяснение применить и к средневековым университетам?
4. Зачем нужно было вагантам, терпя неимоверные лишения и подвергаясь бесчисленным опасностям, путешествдвать по дорогам Европы? Из постановления папского легата о студентах и магистрах парижских школ (1215)
Пусть никто не читает лекций по свободным искусствам, если не достиг двадцати одного года и не прослушал по крайней мере в течение шести лет всех основных книг.
Пусть каждый обещает, что будет учить самое меньшее в течение двух лет, если только этому не помешает серьезная причина, о чем он должен заявить публично или перед экзаменатором. И он не должен запятнать себя никаким бесчестным поступком.
Когда кто-нибудь подготовился к тому, чтобы учить, он должен быть проэкзаменован согласно форме, которая содержится в решении господина епископа Парижа...
Сдавшие экзамен должны преподавать в обычных школах книги Аристотеля по старой и новой диалектике... Никто не должен читать по книгам Аристотеля «Метафизика» и по философии природы или читать «Суммы...» по этим книгам...
Никто не должен устраивать пирушек... на собраниях магистров и диспутах мальчиков и юношей. Но каждый может приглашать к себе друзей и сотоварищей, так чтобы их не было очень много. Подношения одежды или других вещей, как это повелось, или даже больше, мы всячески поощряем, особенно в отношении бедных.
Никто из магистров, обучающих свободным искусствам, не должен иметь больше одной мантии черного цвета и спускающейся до пят... Никто не может носить под мантией туфли с отделкой или удлиненными носками...
Если умрет магистр искусств или богословия, все магистры должны бодрствовать всю ночь. Каждый из них сам лично читает Псалтирь или обеспечивает другим способом ее чтение. Каждый должен присутствовать в церкви, где до полуночи или большую часть ночи идет служба, если только этому не помешает серьезная причина. В день погребения не должно быть лекций и диспутов...
Каждый магистр должен иметь право суда в отношении своих учеников...
Никто не получает разрешения учить от канцлера или другого лица за деньги, или путем обещания, или путем какого-либо другого соглашения...
В отношении богословов мы повелеваем, что никто в Париже не может обучать богословию, если он не достиг тридцати пяти лет, не обучался в течение восьми лет и не прослушал всех необходимых книг...
Никто не допускается в Париже к обучению или к выступлениям с проповедью, если не является человеком достойной жизни и достаточно осведомленным в своей науке. Никто в Париже не может считаться студентом, если он не имеет определенного учителя. Из стихов вагантов Нищий студент
Я кочующий школяр...
На меня судьбина
свой обрушила удар,
что твоя дубина.

Не для суетной тщеты,
не для развлеченья -
из-за горькой нищеты
бросил я ученье.

На осеннем холоду,
лихорадкой мучим,
в драном плащике бреду
под дождем колючим.

В церковь хлынула толпа,
долго длится месса.
Только слушаю попа
я без интереса.

К милосердию аббат
паству призывает,
а его бездомный брат
зябнет, изнывает.

Подари, святой отец,
мне свою сутану,
и тогда я наконец
мерзнуть перестану.

А за душеньку твою
я поставлю свечку,
чтоб Господь тебе в раю
подыскал местечко.
* * *

Я с тобой, ты со мной,
жизнью станем жить одной.
Заперта в моем ты сердце,
потерял я ключ от дверцы,
так что помни: хошь не хошь,
а на волю не уйдешь!
* * *

Без возлюбленной бутылки
тяжесть чувствую в затылке.
Без любезного винца
я тоскливей мертвеца.
Но когда я пьян мертвецки,
веселюсь по-молодецки и,
горланя во хмелю,
Бога истово хвалю!

Доброе старое время
Вершина знаний,
мысли цвет -
Таким был университет.
А нынче, волею судеб,
он превращается в вертеп.

Гуляют, бражничают, жрут,
книг сроду в руки не берут,
для шалопая-школяра
ученье - вроде бы игра.

В былые дни такой пострел
всю жизнь над книжками потел,
И обучался он - учти -
до девяноста лет почти.

Ну, а теперь, за десять лет
кончают университет
и в жизнь выходят потому,
не научившись ничему!

При этом наглости у них
хватает поучать других.
Нет! Прочь гоните от дверей
таких слепых поводырей.

Неоперившихся птенцов
пускают наставлять юнцов!
Барашек, мантию надев,
решил, что он ученый лев!...

Ужель блаженный Августин
погряз в гнуснейшей из трясин?
Неужто мудрость всех веков
свелась к распутству кабаков?!

То гордый дух былых времен
распят, осмеян, искажен.
Здесь бредни мудростью слывут,
а мудрость глупостью зовут!

С каких же, объясните, пор,
ученье - блажь, прилежность - вздор
Но если названное - тлен,
что вы предложите взамен?

Эх, молодые господа,
побойтесь Страшного суда!
Прощенья станете просить -
да кто захочет вас простить?! Вопросы
1. Объясните, почему в постановлении папского легата так много внимания уделяется вопросам, не связанным напрямую с учебой: одежде магистров, их участию в похоронах и т. п.?
2. Почему вообще именно папский легат пытается распоряжаться в парижском университете?
3. Почему в документе говорится о том, что книги должны быть «прослушаны», а не «прочтены»?
4. «Метафизика» Аристотеля посвящена общему устройству мира. Почему именно эта книга оказалась среди запрещенных?
5. Расскажите о жизни в средневековом университете от имени одного из школяров на основании приведенных стихов вагантов.

"Галлия вся звучит песен напевом моих..."
Вальтер Шатильонский, XII век.

Поэзия вагантов - латинские стихи клириков, бичующие Рим, воспевающие вино и чувственную, плотскую любовь. Слово "вагант" означает "бродячий". В раннем средневековье завсегдатаями больших дорог чаще оказывались люди, выпавшие из общественной иерархии, то есть - паломники или бродяги. Клирик, скитающийся по дорогам, был и паломником, и бродягой в одном лице - за ним закрепилось имя "вагант", применяемое к тем священникам, которые не имели своих приходов, или к тем монахам, которые покидали свои монастыри (clerici, monachi gyrovagi).
Нравственность и дисциплина этих бродячих клириков, конечно, были весьма невысоки; да вдобавок к настоящим клирикам в этих скитаниях охотно примешивались мнимые - простые бродяги, которым было выгодно притворяться духовными лицами, чтобы избегать повинностей, податей, суда и расправы. Один из самых старых западноевропейских уставов - исидоровский, принятый в Испании VII в., - перечисляет шесть родов монахов: три рода истинных монахов - киновиты-общинники, анахореты-затворники и эремиты-пустынники - и три рода мнимых монахов - лжекиновиты, лжеанахореты и, наконец, "циркумцеллионы" ("бродящие вокруг келий"), о которых говорится: "вырядившись монахами, они бродят повсюду, разнося своё продажное притворство, обходя целые провинции, никуда не посланы, никуда не присланы, нигде не пристав, нигде не осев. Иные из них измышляют невиданное и свои слова выдают за божьи; иные торгуют мощами мучеников (только мучеников ли?); иные выхваляют чудодейственность своих одежд и колпаков, а простецы благоговеют; иные расхаживают нестрижеными, полагая, что в тонзуре меньше святости, чем в космах, так что, посмотрев на них, можно подумать, будто это древние Самуил, Илия и прочие, о ком сказано в Писании; иные присваивают себе сан, какого никогда не имели; иные выдумывают, будто в этих местах есть у них родители и родственники, к которым они и направляются; и все они попрошайничают, все они вымогают - то ли на свою дорогостоящую бедность, то ли за свою притворновымышленную святость". "Циркумцеллионы" - слово старинное, так называлась одна из народных христианских сект, вдохновлявшая большое народное восстание в латинской Африке в IV в. А в VII в. Шалонский собор осуждал бродячих клириков, распевающих "низкие и срамные песни", - и можно быть почти уверенными, что песни это были не латинские, а народные, романские и германские, и что бродячие клирики перенимали их от бродячих мирян, жонглёров и мимов, а не наоборот.
Так продолжалось несколько столетий - вплоть до великого социально-культурного переворота XI-XII вв. И тогда все переменилось. Вагантство "высокого средневековья" - прямой наследник вагантства раннего средневековья, но культурный облик его совершенно иной.
Перелом между двумя эпохами средневековья захватывает последнюю треть XI в. и начало XII в. К концу XI в. феодальной Европе потребовались люди - образованные или, по крайней мере, грамотные. Этот спрос на образованных людей и определил перемену в судьбе вагантства.
Питомником образованных людей в XI в. были соборные школы. В каждом крупном городе при кафедральном соборе имелась школа, где несколько учителей под надзором епископа наставляли молодых людей, готовящихся к духовному званию, сперва в "семи благородных искусствах" (тривиум - грамматика, риторика, диалектика, и квадривиум - арифметика, геометрия, астрономия, музыка), а потом в богословии, философии, каноническом праве и прочих науках, в которых им случалось быть сведущими. Уже в XI в. разные города славились разными науками: в Меце были хорошие учителя музыки, в Камбрэ - математики, в Type - медицины и т. д. И уже в XI в. любознательные ученики начинают кочевать из одной школы в другую для совершенствования своего образования. В XII в. такие перекочевки из школы в школу стали массовым явлением. Это и было новое вагантство - теперь оно, в отличие от прежнего, представляло собой уже не культурные низы, а, наоборот, культурные верхи духовного сословия.
XII-XIII века - время рождения университетов в Европе, и рождались они из объединений, созданных учителями и учениками с целью испросить у папы привилегию о своих правах, которую тот охотно давал. Такие корпорации учителей-магистров и школяров стали первыми европейскими университетами: в XII в. так сложились старейшие среди них (Парижский и Болонский), в XIII в. за ними последовали Оксфордский, Кембриджский, Тулузский, Саламанкский и целый ряд других. Университеты были, таким образом, изъяты из-под власти местных светских и даже духовных властей: в Париже начальником университета считался канцлер собора Парижской богоматери, но власть его была номинальной.
Университет состоял из низшего, самого многолюдного факультета семи благородных искусств и трех высших факультетов - богословского, медицинского и юридического; организация их напоминала ученый цех средневекового образца, в котором школяры были учениками, бакалавры - подмастерьями, а магистры семи искусств и доктора трех наук - мастерами. Такая корпоративная организация (подкрепляемая наличием землячеств и коллегий разного рода) крепко сплачивала этот сбродный люд в единое учёное сословие. Если ваганты раннего средневековья бродили по монастырям и епископствам в одиночку, каждый на свой риск, то теперь на любой большой дороге вагант ваганта узнавал как товарища по судьбе и цели.
Цель у учащейся молодёжи была одна - занять хорошее место, где бы знания её приносили подобающий доход. Однако старые соборные школы и новые университеты отвечали на потребности времени так отзывчиво, аудитории их становились так многолюдны и год за годом из стен их выходило в свет так много молодых, энергичных ученых клириков, что скоро был достигнут критический рубеж; общество уже не находило, куда пристроить этих людей. Кроме того, образованным клирикам впервые пришлось столкнуться с конкуренцией со стороны образованных мирян: несколько поколений назад грамотный мирянин был в Европе чем-то почти неслыханным, а теперь, к XIII в., и грамотный рыцарь, и грамотный купец постепенно становились отнюдь не редким явлением.
Окончив образование в соборной школе и не найдя для себя ни прихода, ни учительства, ни места в канцелярии, молодые клирики могли только скитаться с места на место и жить подаяниями аббатов, епископов и светских сеньоров, платя за это латинскими славословиями. Общая обстановка XII в. содействовала такой скитальческой жизни: после крестовых походов и оживления торговли дороги Европы впервые стали относительно безопасны от разбоев и доступны для передвижения. К тому же и духовное звание вагантов было им при этом не без пользы: благодаря ему они были неподсудны светскому суду и чувствовали себя в безопасности если не от побоев, так хоть от виселицы.
Итак, вагантство XII-XIII вв. стало из неученого ученым; но это не значит, что оно из буйного стало благонравным. О них говорили: "Школяры учатся благородным искусствам - в Париже, древним классикам - в Орлеане, судебным кодексам - в Болонье, медицинским припаркам - в Салерво, демонологии - в Толедо, а добрым нравам - нигде".

Самое раннее и самое славное из вагантских имен - это Гугон по прозвищу "Примас (т. е. Старейшина) Орлеанский". Оно было окружено славой, за которой долгое время даже не видно было человека. Даже летопись снизошла до упоминания о нем: в хронике продолжателя Ришара из Пуатье под 1142 г. стоит такая запись: "В это же время процветал в Париже некий школяр, по имени Гугон, от товарищей своих по ученью прозванный Примасом; человек он был маленький, видом безобразный, в мирских науках смолоду начитанный и остроумием своим и познаниями в словесности стяжавший своему имени блистательную славу по многим и многим провинциям. Среди других школяров был он так искусен и быстр в сочинении стихов, что, по рассказам, вызывал всеобщий смех, оглашая свой тут же слагаемые вирши об убогом плаще, пожертвованном ему некоторым прелатом". Про него рассказывали, что однажды он в церковном хоре пел вполголоса и объяснял это том, что не может петь иначе, имея только полприхода. Действительно, во всем корпусе вагантской поэзии стихи Примаса отличаются наибольшей индивидуальностью, производят непреодолимое впечатление автобиографичности. Они самые "земные", он нарочно подчеркивает низменность их тем - подарков, которые он выпрашивает, или поношений, которые он испытывает. Он единственный из вагантов, который изображает свою любовницу не условной красавицей, а прозаической городской блудницей. По его стихам можно проследить с приблизительной достоверностью историю его бродячей жизни.

ПРИМАС ГУГО ОРЛЕАНСКИЙ
ЛОЖЬ И ЗЛОБА МИРОМ ПРАВЯТ...

Ложь и злоба миром правят.
Совесть душат, правду травят,
мертв закон, убита честь,
непотребных дел не счесть.
Заперты, закрыты двери
доброте, любви и вере.
Мудрость учит в наши дни:
укради и обмани!
Друг в беде бросает друга,
на супруга врет супруга,
и торгует братом брат.
Вот какой царит разврат!
"Выдь-ка, милый, на дорожку,
я тебе подставлю ножку", -
ухмыляется ханжа,
нож за пазухой держа.
Что за времечко такое!
Ни порядка, ни покоя,
и господень сын у нас
вновь распят, - в который раз!

Второй великий вагантский поэт известен не по имени, а только по прозвищу: это почти "придворный поэт" императора Фридриха Барбароссы - Архипиита, "поэт поэтов", как он себя называет (впоследствии в подражание ему таким гордым званием величались ещё какие-то стихотворцы). Родился он между 1130 и 1140 гг., а умер вскоре после 1165 года. Архипиита - образ совсем иного рода, чем Примас. Он тоже скиталец, он тоже бедняк, но у него нет той едкой мрачности, которая присутствует в стихах Примаса: вместо этого он бравирует лёгкостью, иронией и блеском. Любую исповедь, проповедь или панегирик он умеет неожиданно закруглить самой конкретной попрошайней. Попрошайничает он почти в каждом стихотворении, но не с издевательским самоунижением, как Примас, а с гордым вызовом, принимая подаяние как нечто заслуженное. Стих его легче и звонче, в изысканной игре библейскими и античными реминисценциями он не знает равных. Хоть он и упоминает о том, что страдает чахоткой, но стихи его светлее и оптимистичнее, чем стихи Примаса. По собственному признанию, он был из рыцарского рода и пошёл в клирики только из любви к наукам и искусствам ("...Я люблю Вергилия больше, чем Энея!"); светский лоск лежит на его стихах больше, чем у кого-либо из его латинских современников.
Стихи Архипииты широкого распространения не получили: это был слишком индивидуальный и слишком "локальный" мастер, чтобы ему можно было подражать. Однако одно из его десяти стихотворений представляет исключение - это знаменитая "Исповедь" с ее строками:

В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе!
Быть к вину поблизости мне всего дороже.
Будет петь и ангелам веселее тоже:
"Над великим пьяницей смилостивись, боже!"

Третий классик вагантской поэзии, Вальтер Шатильонский, был почти сверстником Архипииты, но намного его пережил, и был тоже тесно связан с придворной культурой, но не в лице Фридриха Барбароссы, а в лице Генриха II Плантагенета, короля Англии и половины Франции. Вальтер был родом из Лилля, учился в Париже и Реймсе, несколько лет служил в канцелярии Генриха II, где входил в один из самых чтимых в Европе гуманистических кружков во главе с архиепископом Томасом Бекетом и его секретарем Иоанном Сольсберийским, лучшим "цицеронианцем" тогдашней Европы. Когда в 1170 г. Бекет был убит, а кружок рассыпался, Вальтер бежал на континент и стал преподавателем в Шатильоне. Также он изучал право в Болонье и бывал в Риме, о котором сохранил в своих стихах самые мрачные воспоминания. В Шатильоне он написал свое крупнейшее произведение - ученую поэму "Александреида" в 10 книгах: это одна из самых высокохудожественных разработок популярной темы об Александре Македонском в мировой поэзии и одно из высших достижении всего европейского гуманизма XII в. В награду Вальтер получил от реймсского архиепископа, которому он посвятил поэму, место каноника в Амьене, где и провел последние лет двадцать своей жизни. Умер он в первые годы XIII в.; имеются недостоверные сведения, что он болел проказой и скончался от последствий слишком усиленных бдений и самобичеваний. Его лирические стихотворения имели громадный успех и вызвали множество подражаний. Поэт учёной "Александреиды" остался "учёным поэтом" и среди вагантов. Собственно, самого его "бродячим клириком" считать нельзя: бедняком он не был и всегда располагал каким-нибудь местом в каноникате, соборной школе или при дворе. "Попрошайных" стихотворений, столь характерных для Примаса или Архипииты, у него нет вовсе. Единственное стихотворение, в котором он просит пожаловать его приходом, обращено к самому папе и настолько полно патетических ламентаций о всеобщем падении нравов и знаний, что личная нота в нем совершенно теряется.

Примаса легче всего представить читающим стихи в таверне, Архипииту - при дворе, а Вальтера - на проповеднической кафедре. Это как бы три хронологические вехи и три социальные ступени вагантского творчества.
Если сделать ещё один шаг в этом направлении, то мы уже окажемся не в XII, а в ХIII веке, и перед нами предстанет не бродячий клирик и не учёный каноник, а важный прелат; но и его стихи становятся достоянием репертуара бродячих клириков, не уступая в популярности никаким другим.
Это Филипп Гревский, канцлер собора Парижской Богоматери, автор "Правды правд" и "Буллы разящей". Он родился и учился в Париже, с 1217-1218 г. занимал там пост соборного канцлера, то есть заместителя парижского архиепископа, и на этом посту считался верховным начальником парижского университета. Университетская вольница быстро почувствовала над собою его властную руку, - "эти доктора ссорятся между собою как боевые петухи" - недовольно говорил Филипп. В историю литературы Филипп Гревский вошел прежде всего как гимнограф; звучная трилогия его гимнов Марии Магдалине - это шедевр среди шедевров религиозной поэзии XIII в. Большинство его лирических стихов - моралистического и дидактического характера; отличаются они изысканностью приемов ("Беседа Христа со своим виноградником", "Беседа Диогена с Аристиппом" о всесилии денег) и, как это ни неожиданно, тем, что этот церковный магнат бичует правы церковной иерархии так же страстно, как иной бедный клирик ("О, прелаты, вы - Пилаты, алчные тираны, вы трикраты брали платы за Христовы раны; ради брата, ради свата все для вас желанно, а проклятый небогатый жди, как окаянный..."). По традиции такие стихи причисляются не к вагантским, а к "околовагантским" стихотворениям и печатаются, как это ни странно, и гимнографических сборниках; но два из них, "Булла разящая" и "Правда правд", ярче всего излившие ненависть парижского прелата к Риму и римским ставленникам, получили всеевропсйское распространение и вошли в Буранский сборник.

Не всякий современный читатель хорошо представляет себе, что такое средневековый рукописный сборник. Лишь и редких случаях он похож на современную книгу с продуманным содержанием, составом и планом. Гораздо чаще он напоминает те тетради, которые вели "для души" читатели и читательницы бескнижной русской провинции сто лет тому назад или даже позднее: вперемежку и без всякого порядка здесь следуют выписки из отцов церкви, гимны, поучения, исторические записи, копии судебных документов, притчи и стихи. Таких сборников в европейских библиотеках хранятся тысячи. Лишь немногие из них посвящены преимущественно стихам; да и в них число стихотворений редко превышает несколько десятков, причем каждый сборник обычно имеет своё "лицо". Так, цюрихский сборник XII в. содержит вагантские стихи вперемежку с учёными метрическими поэмами знаменитых авторов старшего поколения - Хильдеберта, Марбода и других: по существу, это тетрадь, в которую немецкий клирик, некоторое время учившийся во Франции, торопливо и без разбору вписывал всё незнакомое и интересное, что привлекало его в этом умственном центре Европы. Так, базельский сборник конца XIII г. заполнен в значительной части собственными стишками безвестного местного клирика, запоздалого подражателя Примаса и Архипииты по попрошайной части, но среди них переписаны и некоторые вагантские стихи, более старые и интересные. Так, лондонский "арундельский" сборник XIII в., напротив, представляет собой маленькую, но с большим вкусом составленную антологию, включающую преимущественно стихи самого высокого художественного качества, как религиозные (в середине сборника), так и светские (в начале и конце).
Наиболее замечателен среди этих сборников, конечно, знаменитый "Буранский", Бенедиктбейренский (ныне Мюнхенский). Он включает свыше 200 произведений, в подавляющем большинстве - специфически вагантскои окраски; общее представление о том, что считать "вагантскои поэзией", обычно невольно складывается у читателя и исследователя именно под впечатлением состава этого сборника. Однако сама Буранская рукопись никоим образом не могла и не должна была служить дорожным "вагантским песенником. Это довольно толстая книга, переписанная несколькими писцами, очевидно, по заказу какого-то аббата, епископа или светского патрона, находившего вкус в подобной поэзии, украшенная даже несколькими миниатюрами; заполнялась она по продуманному порядку: сперва морально-сатирические стихи (может быть, в несохранившемся начале сборника им предшествовали чисто-религиозные стихи), потом любовные стихи (около половины всего состава), потом застольные, игрецкие и бродяжьи песни, и наконец, словно в виде приложения, религиозные драмы о Рождестве и о страстях господних. При многих латинских стихотворениях записаны и немецкие стихотворения (или хотя бы строфы) на тот же мотив.
Буранская рукопись - уже современница расцвета миннезанга. Писана она в южной Баварии или Швейцарии в XIII в. (то ли в 20-х, то ли в 90-х годах, - согласие между учеными до сих пор не достигнуто); это было место, далёкое от основных притягательных центров вагантства, и поэтому при всём количественном обилии материала качество текстов Буранской рукописи скверное, варианты в ней собраны малоудачные, к тому же, сплошь и рядом пестрят ошибками.

В те времена между клириками латынь являлась живым, разговорным языком, но и между мирянами знакомство с латынью - хотя бы самое поверхностное, показное, - было чем-то вроде патента на изящество. В Carmina Burana то и дело за латинской песней следует немецкая песня-подтекстовка с тем же ритмом и теми же нотами. А в "Действе о страстях господних" одна и та же сцена (беседа Магдалины с разносчиком, плач богоматери у креста) без всякой неловкости проходит перед зрителем дважды: один раз с латинскими стихами, другой раз с немецкими. Такое одновременное использование в произведении двух языков, одного понятного и другого полупонятного, создавало возможность для самых изысканных художественных эффектов.
Самый простой из них - это применение в песне на латинском языке припева на народном языке. Вальтер Шатильонский и его школа (а отчасти ещё до них - Примас Орлеанский) перемешивают латинский и народный язык ещё гуще, начиная фразу по-латыни и кончая ее по-французски или наоборот.
Наконец, вершиной мастерства в этом двуязычии было сочинение стихотворений из чередующихся строк на народном и на латинском языке. Технику эту разработала религиозная поэзия: здесь в каком-нибудь гимне богоматери французские строки вели основную тематическую линию, позволяя слушателям без труда следить за смыслом, а латинские строки вбирали в себя придаточные предложения, орнаментальные эпитеты и прочие украшения. Вагантские поэты быстро оценили все возможности, которые сулила им такая игра внятного и невнятного, но применили этот опыт, разумеется, к материалу совсем иного рода. Вот образец такой двуязычной песни из Буранского сборника (№ 185) в блестящем переводе Л. Гинзбурга, где немецкие строки переведены, а латинские оставлены в неприкосновенности:

Я скромной девушкой была
Virgo dum florebain,
Нежна, приветлива, мила,
Omnibus placebam.
Пошла я как-то на лужок
Flores adunare,
Да захотел меня дружен
Ibi deflorare. - Фраза - супер! Можно и не переводить!))) (прим.- Ulla)
Он взял меня под локоток,
Sed non indecenter.
И прямо в рощу уволок
Valde fraudelenter...

Вслед за языковыми особенностями вагантских песен привлекают внимание их метрические особенности. И здесь также перед нами раскрывается сложная картина взаимодействия учёной и народной поэтической традиции. Учёная традиция выражена в церковных гимнах и секвенциях. Народная традиция - в виде песенных и плясовых напевов, подчас живущих в Европе и по сей день. И церковная, и народная музыка располагала чрезвычайным богатством напевов; неудивительно, что метрика вагантов, сложившаяся на перекрёстке их влияний, оказывается удивительно гибка и выразительна, откликаясь на любые оттенки содержания стихов.
Представлять тематику вагантской поэзии по образцу буршеских песен нового времени - "вино, женщины и песни" - означает безмерно ограничивать её кругозор. Прежде всего, воспевание "вина" и прелестей разгульной жизни занимает в общей совокупности вагантской поэзии гораздо меньше места, чем можно было бы ожидать. В Буранском сборнике раздел "застольных и разгульных песен" отодвинут на самое последнее место и из всех трех разделов он самый небольшой. Вино, кости и попрошайничество - это фон вагантской поэзии, но главное для поэтов и читателей не фон, а рисунки, выступающие на нём. Любование собственным бытом чуждо им: хотя главным в их жизни была школа, о школе они не пишут решительно ничего; любопытнейшая поэма "О скудости клириков" - уникальное исключение, и недаром она сохранилась лишь в одной рукописи, и то недописанной.
Неожиданностью на таком фоне могут показаться стихи вагантов с откликами на политическую современность - призыв к крестовому походу, плач о Ричарде Львиное Сердце, стих о татарском нашествии. Все они написаны серьёзно и прочувствованно, без тени вагантской насмешливости. Это прямое продолжение традиции стихов, посвящаемых императорам и князьям; только кругозор стихотворцев за сто лет естественно расширился от пределов их герцогства или архиепископства до пределов всей Европы, а бродячая жизнь стихотворцев сделала их естественными разносчиками этой агитационной лирики своего времени по всем концам доступного им мира.
Баллады вагантов классического времени обращались не к простонародной, а к просвещённой публике, способной оценить "высокие" сюжеты и изысканную их разработку, - это главная их особенность.
Образ героини в вагантской поэзии тоже своеобразен. Обычно она выступает безлико, без всяких социальных примет (кроме, разве что, богатого наряда; но в любовной поэзии средневековья наряд всегда воспринимается не как средство социальной характеристики, а как дополнение к красоте лица и тела), но когда какие-то приметы появляются, то мы видим, что эта героиня - не замужняя дама, как у трубадуров, а молоденькая девушка, почти девочка: своеобразное сочетание благочестивого внимания к девственности и изощрённого эротизма ("Невинная песня", "Горькая песня"). "Брезгую замужнею, брезгую блудницей", - декларирует поэт "Невинной песни": это ещё одно напоминание об условном характере любовной лирики вагантов, для которых в быту, разумеется, самыми частыми подругами были именно блудницы. Очень любопытно, что в целом ряде стихотворений эта девушка изображается крестьянкой-пастушкой. Свидание героя с пастушкой на фоне цветущей природы и его домогательства, иногда с успехом, иногда без успеха, - это сюжетная схема пасторального жанра, расцветающего в это время в европейской литературе на всех языках.
Сатирическая поэзия вагантов, как и любовная, развивается в нешироком и твердо определённом тематическом диапазоне. Предметом обличения служат исключительно нравы духовенства, особенно духовенства высшего. Эта тема ближе всего касается клирика-ваганта: при существующей организации церковных дел он чувствует себя обделённым, отстранённым и обрушивается на всё, что затрудняет ему путь к заслуженному (по его мнению) месту в обществе, - на своих начальников и на своих соперников.
Верховным начальством европейского духовенства был Рим. Ненависть же к римскому хищничеству была повсеместной. "Рим о пастве радеет - овец не стрижет он, а бреет", или - "Цапай, лапай и хапай - три средства, чтоб папствовать папой", были на устах у всей Европы. Важно заметить, что обличению подвергаются именно действующая система и господствующие нравы, а не отдельные лица. Вершина этой грабительской иерархии - сам папа - по большей части остаётся не затронут вагантскими нападками: отчасти, конечно, из практической осторожности, отчасти же потому, что сочинители понимали: папа сам заинтересован в искоренении злоупотреблений собственной канцелярии. Так, в Вальтеровом "Для Сиона..." папе Александру III посвящены строки, полные самой панегирической умилённости, и только в редких случаях (как в том же "Обличить намерен я...") о папе говорится с такою же злостью, как обо всех остальных.

В конце XIII в. стихи вагантов знали, пели и переписывали. Сто лет спустя, в конце XIV в., их уже не помнили. Европу в это время потрясали очень сильные волны социального и идеологического протеста низов против церковного гнёта, но этот протест находил выражение не в вагантском "либертинаже", а в аскетических ересях, гораздо более опасных для церкви. Европа в это время переживала очень решительное обновление поэтических тем и форм, но на этот раз носителями его были поэты-горожане, выходцы из того самого мира, с которым прежние школяры были в вечной вражде. К эпохе Возрождения вагантская поэзия была уже прочно забыта. В последний раз о сатирических стихах вагантов вспоминают в годы Реформации, когда, собирая всякое оружие, пригодное для борьбы против Рима, ученый хорват Матвей Влачич, писавший под псевдонимом "Флакций Иллирик", издал в 1557 г. сборник "Разные стихотворения учёных и благочестивых мужей о paстленном состоянии церкви", куда вошли и многие вагантские сатиры. Затем о вагантах забывают уже окончательно - вплоть до эпохи романтизма.
Сборники песен вагантов были спрятаны подальше в монастырских архивах или сожжены. Розыск уцелевших стихов начали только в XVIII веке, когда они были уже основательно забыты. Впрочем, некоторые из них знали. Например, Гаудеамус – прославленный студенческий гимн, песня-символ была заимствована именно из стихов вагантов. ("Gaudeamus Igitur" написал в 1781 г. некто Christian Wilhelm Kindleben. Авторство музыки приписывается господину по имени Johann Christian Gunthers.)

Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus!
Post jucundam
juventutem,
Post molestam
senectutem,
Nos habebit humus.

Веселитесь, пока есть
Молодость и сила!
После юности мятежной,
После старости прилежной
Всех нас ждет могила.

Поэзию вагантов, как и всё европейское средневековье в целом, открыли для нового времени романтики. Однако открытие это было, если можно так сказать, замедленным и нерешительным. Знаменитый "Буранский сборник" (Carmina Burana), "царица вагантских рукописей", был обнаружен ещё в 1803 г., а издания дождался только в 1847 г. И это несмотря на то, что в 1803 г., как известно, немецкий романтизм был уже в цвету и культ средневековья давно перестал быть новинкой. Создается впечатление, что романтики того времени просто ещё затруднялись найти вагантам место в своём представлении о средневековье...

ПРОЩАНИЕ СО ШВАБИЕЙ
Во французской стороне,
на чужой планете,
предстоит учиться мне
в университете.
До чего тоскую я -
не сказать словами...
Плачьте ж, милые друзья,
горькими слезами!
На прощание пожмем
мы друг другу руки,
и покинет отчий дом
мученик науки.

Вот стою, держу весло
через миг отчалю.
Сердце бедное свело
скорбью и печалью.
Тихо плещется вода,
голубая лента...
Вспоминайте иногда
вашего студента.
Много зим и много лет
прожили мы вместе,
сохранив святой обет
верности и чести.

Слезы брызнули из глаз...
Как слезам не литься?
Стану я за всех за вас
господу молиться,
чтобы милостивый бог
силой высшей власти
вас лелеял и берег
от любой напасти,
как своих детей отец
нежит да голубит,
как пастух своих овец
стережет и любит.

Ну, так будьте же всегда
живы и здоровы!
Верю: день придет, когда
свидимся мы снова.
Всех вас вместе соберу,
если на чужбине
я случайно не помру
от своей латыни,
если не сведут с ума
римляне и греки,
сочинившие тома
для библиотеки,

Если те профессора,
что студентов учат,
горемыку школяра
насмерть не замучат,
если насмерть не упьюсь
на хмельной пирушке,
обязательно вернусь
к вам, друзья, подружки!

Вот и всё! Прости-прощай,
разлюбезный швабский край!
Захотел твой житель
увидать науки свет!..
Здравствуй, университет,
мудрости обитель!
Здравствуй, разума чертог!
Пусть вступлю на твой порог
с видом удрученным,
но пройдет ученья срок, -
стану сам ученым.
Мыслью сделаюсь крылат
в гордых этих стенах,
чтоб отрыть заветный клад
знаний драгоценных!

Hospita in Gallia. (Из Carmina Burana. Прощание со Швабией.)
nunc me vocant studia.
Vadam ergo,
flens a tergo
socios relinquo.
Plangite, discipuli!
lugubris discidii
tempore propinquo.

O consortes studii,
deprecor, valete!
Quos benigne colui,
filii, dolete!
Classem solvo litore,
remigo, videte:
proficisco peregre,
socium deflete!

Versibus elegicis
coetum discipulorum
commendo cum lacrimis
iam Deo deorum:
foveat et protegat
magnos cum pusillis,
custodiat et maneat
perenniter cum illis!

Rorate, mea lumina,
super gregem meum;
si concedent numina,
revisitabo eum,
et, sicut a principio,
super hunc regnabo,
si non in exilio
miser expirabo.

Vale, dulcis patria,
suavis Suevorum Suevia!
Salve dilecta Francia,
philosophorum curia!
Suscipe discipulum
in te peregrinum;
quem post dierum circulum
remittes Socratinum.

In manus eius animam
et spiritum commendo,
qui se dedit in victimam
pro me redimendo
et verus innotuit
Deus resurgendo,
de Bosra tinctis vestibus
coelos ascendendo.

Duplex est divisio:
una substantiarum,
quae fit in hoc discidio,
sed non animarum.
Vobiscum sum, dum vixero,
spiritu praesente,
licet absens abero
corpore, non mente.

Ad urbem sapientiae
denuo festino;
spiritus scientiae
assit peregrino;
visitet, illuminet
mentem imperitam,
ut mysticam sufficiam
mercari margaritam.

ДОБРОДЕТЕЛЬНАЯ ПАСТУШКА
На заре пастушка шла
берегом, вдоль речки.
Пели птицы. Жизнь цвела.
Блеяли овечки.

Паствой резвою своей
правила пастушка,
и покорно шли за ней
козлик да телушка.

Вдруг навстречу ей - школяр,
юный оборванец.
У пастушки - как пожар
на лице румянец.

Платье девушка сняла,
к школяру прижалась.
Пели птицы. Жизнь цвела.
Стадо разбежалось.

КОЛЕСО ФОРТУНЫ
Слезы катятся из глаз,
арфы плачут струны.
Посвящаю сей рассказ
колесу Фортуны.
Испытал я на себе
суть его вращенья,
преисполнившись к судьбе
чувством отвращенья.
Мнил я: вверх меня несет!
Ах, как я ошибся,
ибо, сверзшийся с высот,
вдребезги расшибся
и, взлетев под небеса,
до вершин почета,
с поворотом колеса
плюхнулся в болото.
Вот уже другого ввысь
колесо возносит...
Эй, приятель! Берегись!
Не спасешься! Сбросит!
С нами жизнь - увы и ах! -
поступает грубо.
И повержена во прах
гордая Гекуба.

М. Л. Гаспаров, ПОЭЗИЯ ВАГАНТОВ. Статья полностью.